Текст выступления С. Хэнсген.

(произносился по-немецки)
Я не хочу много говорить. Уже так много говорилось, что у меня такое ощущение, как будто ничего не было сказано, хотя говорилось очень много. Я сомневаюсь, что после этого я смогу сказать что-то, что могло бы как-то разрешить ситуацию. И все же в процессе говорения и повторения, которое только что звучало, я почувствовала необходимость наконец что-то сказать. Вероятно, схожее чувство возникло и у всех тех, кто так долго смотрел и слушал, претерпевая роль слушателей и зрителей, хотя внешне казалось, что все собрались за круглым столом для совместной беседы. Ведь эта обещанная ситуация беседы за столом не осуществилась, произошел обман. Зрители и слушатели опять оказались обречены слушать и смотреть то, что им, может быть, совсем и не хотелось слушать и смотреть - без возможности как-то вмешаться в ситуацию или воздействовать на нее.

Но если мы посмотрим вокруг себя и вокруг всего этого дела на выстроенный нами интерьер, то мы обнаружим, что мы все находимся на своеобразной демонстрационной арене: ситуация "за круглым столом" демонстрируется как таковая.

Вероятно, у всех в этом интерьере, на этой арене возникает желание сказать что-то от себя, во всяком случае со мной дело обстоит именно так. После долгого повторения хочется услышать, испробовать свои силы, свой собственный голос: есть ли он еще и как он звучит, будет ли он сам что-либо говорить. Может быть, сам голос - его звучание и смысл - добавит что-то к уже сказанному. У меня такое ощущение, что уже пора начать разговор.

Я хочу сказать коротко и, может быть, кто-то хоть на какой-то момент обратит внимание на то, что я говорю, действительно прислушается и постарается понять. Я хочу использовать вот этот краткий момент удивления, который возник (или даже уже прошел) в то время, когда переводчица только что сняла наушники и начала что-то говорить от себя, то есть момент довольно странного в данной ситуации устремления с ее стороны. Я очень надеюсь, что то, что получится в конце концов, будет превосходить и иначе восприниматься, чем то, что я сейчас могу сказать, сказать о роли переводчицы в общей конструкции этой ситуации. Кстати, ведь теперь роль переводчика взял на себя Ромашко.

Роль переводчика обязательно надо рассмотреть в связи с приемом речевого повтора. Здесь я хочу только конкретно рассмотреть узкий аспект перевода: с одного языка на другой, хотя проблема перевода - по аналогии с черным ящиком с фонарями, стоящим на столе - заключает в себе фундаментальные и экзистенциальные стороны.

Название акции "Перевод" я приняла не только как эстетическое и описательное понятие, но и как императив, как прямое задание перевести текст, который мне дал Андрей, с русского на немецкий. Из-за того, что процесс перевода поставлен в рамки акции (вокруг перевода уже поставлена рамка - это я хочу повторить), опыт перевода останется не только личным, внутренним опытом того человека, который переводит, но и станет фактом демонстрации, выходящим наружу в момент звучания, то есть процесс перевода становится предметом живого восприятия.

То, что происходит в этом черном ящике - щелчки, стуки, жужжание - предстает перед слушателями и зрителями в своей тупой механичности, ничем не приукрашенной. Деятельность переводчика изъята здесь из обычного, утилитарно-профессионального служебного процесса. Продукт процесса перевода - готовый переведенный текст, то есть вспомогательный, чисто информационный, здесь важен не только в качестве такого продукта. В этом своем результативном смысле он здесь не имеет никакого значения. С точки зрения утилитарности, на первый взгляд, демонстрация перевода даже кажется абсурдной. Для русского слушателя на немецкий язык переведенный текст практически не нужен, так как не помогает ему понять смысл сказанного, а напротив, этот переведенный текст кажется лишним, только мешает. Русский текст понятен и без перевода. С другой стороны, одновременно произнесенный оригинальный русский текст и для немецких слушателей лишний и мешающий. Этого рода двуязычие, одновременность двух разноязычных голосов уменьшает прямой информационный заряд сказанного. Возникает речевая каша, речевой шум, в котором внимание слушателей обращается совсем на другое. Такая пограничная речевая ситуация обычно не выходит наружу, ведь она мешает экономии коммуникации.

Я вижу прямую связь между автоматическим, механическим речевым повтором и переводческой деятельностью. Переводческая деятельность для меня - это особый вид повтора чужой речи, удвоение чужого текста, т.е. усваивающий, воспринимающий (и в собственную речь переводящий) повтор чужой речи.

За исключением, может быть, поэтического перевода, прозаический, рутинный, служебный обыденный перевод наиболее эффективен при приближении к механической автоматической трансформационной деятельности. Об этом свидетельствует факт существования машинного перевода. Переводческая деятельность имеет два лица: одно лицо - это механическое автоматизированное, другое лицо в этой пограничной ситуации носит черты предощущения живого контакта.

В процессе перевода необходимо преодолеть эгоизм собственной речевой позиции, чтобы воспринять чужое высказывание в его цельности. После того, как текст переводится на свой язык, он начинает приобретать черты внешней артикуляции, но до этого переводчик должен следить, чтобы его деятельность не выходила за рамки узко технического изоморфизма. И после этого собственный голос начинает звучать и может отвечать на чужую речь.

Межкультурная ситуация, при которой существует языковой барьер, мешает прямому взаимному общению и пониманию. Эта ситуация показывает лишь нагляднее и яснее, что такое положение существует не только между культурами, но и внутри них: в современной ситуации диалогические контакты не просты и не естественны. Диалогический контакт - своеобразный потерянный речевой рай, который был до вавилонского столпотворения. Этот потерянный рай теперь и хотят так мучительно вернуть.

Наверное, только одна я и поняла, о чем здесь говорил Андрей, потому что я долго и мучительно работала и с его письменным текстом, и с двумя его повторами