ПРИЛОЖЕНИЕ (к акции “Пересечение”)

Фрагмент из диалога Ю. Лейдермана и А. Монастырского “Желтые собаки в заповедной дубраве” (1991).

 

(…)

 

А.М.: Есть очень существенное, очень интересное место в Главном ботаническом саду- так называемая “Заповедная дубрава”. В самом центре Главного ботанического сада, огороженная хорошей оградой- не бетонной какой-то, а тонкими металлическими прутьями- стоит уже, наверное, более сорока лет эта “заповедная дубрава”. Там растет лес, абсолютно нетронутый лес. Сначала, когда они закладывали этот ботанический сад, это был, видимо, просто какой-то массив леса. Академик Цицин это делал. Он оградил этот участок леса в середине, внутри так называемой буферной зоны. Здесь ничего нет. Эта ограда ничего не ограждает. Там нет ничего внутри, кроме этого леса, якобы нетронутого. Если ты идешь вдоль ограды, то нет никакого различия между насаждениями в буферной зоне- там тоже растут как бы “нетронутые” деревья- и тем, что внутри, за оградой. Эта ограда “ограждает”, выявляет неразличимость. Что-то вроде наглядного определения “полосы неразличения”. Предположим, что мы будем ментально представлять себе не какие-то дикие поля, куда мы выскочили из того страшного места, которое обустроили. Если мы входим в ботанический сад, мы ведь проходим сначала через его главную ограду, ходим по дорожкам, где цветы растут и разные культурные насаждения. Потом мы проходим в буферную зону. Там есть калиточка, видимо, для сотрудников. И если мы пересекаем границу неразличимости, но реальной неразличимости, то эта зона не является страшной. Она остается той же самой зоной, какой была в то время, когда нами еще не был построен этот храм, из которого мы выбежали. Здесь срабатывает фигура неразличимости пространств, но материальной неразличимости. И вот на уровне такой материальной неразличимости возникает дискурс уже заранее обустроенной неначатости, точно такой же, какая была и в основе нашего страшного пространства, в котором мы оказались. То есть эта неначатость, незачатость есть всегда из-за той мандалы, которая заложена академиком Цицином в Главном ботаническом саду. Таким образом через эту “заповедную дубраву”, через пластику заповедной дубравы снимается всякая напряженная эмоциональность и паническое чувство, которое охватывает нас, когда мы описываем всю ситуацию.

Ю.Л.: Хорошо, ну а что же будет дальше? Мы так и будем ходить в этой неразличенности “заповедной дубравы”…

А.М.: А мы в ней и ходим!

Ю.Л.: … и в конце концов в ней опять начнет возникать что-то, напоминающее…

А.М.: Все, что угодно.

Ю.Л.: … тот храм, из которого мы высеочили. Мне тяжело судить об этой ситуации, потому что на тот момент, когда я в свое время в нее попал, храм уже был построен.

А.М.: Шло богослужение.

Ю.Л.: Шло богослужение, но я успел только к концу этого богослужения.

А.М.: … достаточно интенсивное.

Ю.Л.: Достаточно интенсивное, но не успел я толком осмотреться и проникнуться молитвенным чувстовм, как уже начался крестный ход или какой-то ужасный исход из этого храма.

А.М.: Да, мы уже оказались снаружи и среди этих могил ходили. Но, с другой стороны, мне кажется настолько существенной эта мандала “заповедной дубравы”, что она … Да, единственное, что очень важно, если там приближаться к центру, то выскакивают желтые собаки. Мы с Панитковым как-то попытались пройти к центру, довольно много прошли, но как только приблизились к центру, на нас выскочили шесть желтых собак. Они были разного размера, все дворняги желтого цвета.

Ю.Л.: Откуда же они взялись?

А.М.: Вот из леса, из центра.

Ю.Л.: Где же они там живут в лесу? Просто дикие собаки?

А.М.: Вот это неизвестно, мы этого не знаем.

Ю.Л.: А почему вы не пошли посмотреть?

А.М.: Мы испугались.

Ю.Л.: Можно сказать, что если в этой “заповедной дубраве” действительно присутствует полная неразличенность, то собаки там как звери живут, как лисы какие-то или волки.

А.М.: Так может юыть это то, что “собаку вел зверь”? То есть, не “собаку вел зверь”, “машину вел зверь”! Так вот эти звери и выскочили оттуда? Но это уже реальные звери, а не оборотни.

Ю.Л.: А может быть там в центрк “заповедной дубравы” присутствует некое обустройство и неразличенность не выдерживается? Может там стоят специальные будки или специальный загон, в которых эти собаки живут и охраняют “заповедную дубраву”. Их подкармливают…

А.М.: Нет, дело в том, что они выскакивают только когда приближаешься к самому центру. Если ходишь по кольцу- все нормально. Пока ты еще не доходишь до этого центра, но находишься внутри “заповедной дубравы”, присутствует неразличимость, и ты в этой неразличимости плаваешь, у тебя замечательные впечатления от неба, деревьев- старых, новых… . Они в центре набрасываются на тебя.

Ю.Л.: Да, можно сказать, что последнее время мы ходим по кольцу этой “заповедной дубравы” и то приближаемся к центру, то удаляемся. Когда приближаемся, выскакивают эти собаки, звери, шоколадные зайцы, облака мух.

А.М.: Но дело в том, что в этой зоне “заповедной дубравы”, за оградой, которая отделяет ее от буферной зоны, нет могильных памятников и нет богослужения. Там мы остаемся с какими-то чистыми сущностями, практически с двумя чистыми сущностями: сущностью неразличимости и сущностью центра, из которой выскакивают совершенно банальные, очевидные, необоротнические существа- собаки. То есть там все однозначно и просто.

Ю.Л.: И такое хождение можно рассматривать как более-менее комфортное?

А.М.: Только до тех пор, пока не появляются эти собаки.

Ю.Л.: Ну а что же все-таки будет потом?

А.М.: В том-то и дело, что здесь происходит уже не нами запланированное богослужение, в этой “заповедной дубраве”. Мы туда идем с прежней инерцией что-то там сделать: перекреститься, покадить или кому-то там подмигнуть, или спрятаться за дерево, т.е. совершить какой-то ритуальный жест. Но получается так, что этот жест делают за нас эти собаки. Они на нас набрасываются и мы вынуждены бежать. Не мы заставляем других бежать, а они нас заставляют бежать. То есть функция служителей от нас переходит к этим собакам. Причем, не к людям, а именно к собакам. Раньше мы имели дело с людьми, их превращали в оборотней, подозревали и прочее- посмотришь, а он на самом деле волк какой-то или лиса. А здесь получается так, что эти собаки берут на себя такую функцию. Может быть, уже они становятся творцами, они делают из нас персонажей.

Ю.Л.: Это и есть та ситуация, когда мы попадаем в западные миры, и уже не мы устраиваем себя приключение, а нас ведут. Ведь, собственно говоря, наше обустройство и необустройство, комфорт и дискомфорт в этих мирах засисят не от нас. То есть такие собаки, крингс-эрнсты, людвиги выскакивают на нас, лают: “Сюда не ходи, этого не делай, туда не езжай или, наоборот, поезжай”.

А.М.: Но тут они занимают центральное место в “заповедной дубраве”- эти собаки.

Ю.Л.: И в западных мирах они занимают центральное место в смысле своей директивности, своей полной погруженности в ситуацию.

А.М.: Но для нас Запад раньше, в нашем сознании, он был, конечно, шизозапад, как и шизокитай,- для нас он был центральным местом, куда мы стремились. Скорее ментально, не обязательно физически. Физически мы стремились больше куда-то в Китай съездить, нам это было интереснее, но так уж получилось, что ездим на Запад. В ментальном же смысле Запад для нас был всегда неким центром, мы мыслили себя достаточно провинциально и стремились туда. Но вот мы обнаружили, что метаформа полностью состоялась в этой “заповедной дубраве”, что из Центра на нас выскакивают эти желтые собаки и, главное, что мы не можем пройти этот центр. Идеально все-таки было бы его пересечь. Наше окончательно богослужение, которое вывело бы нас из этих пространств в какие-то совершенно неизвестные, состоялось бы в том случае, если бы мы смогли войти в эту “заповедную дубраву” и пересечь ее ровно посередине, через центр, невзирая на собак.

Ю.Л.: И тем самым избавиться от этого фантазма.

А.М.: Конечно, но собаки… Мы же с Панитковым туда пошли, а они нас обратно погнали.

Ю.Л.: Это действительно подобно ситуации в церкви, где мы находились раньше. В церкви смотришь на какой-то витраж или окно, там солнце появляется, сияние… Примерно такое у нас было восприятие запада. На самом деле оказалось, что ничего “высшего” там нет, а присутствуют достаточно простые обустройства, которые невозможно проскочить. Может быть, надо найти какие-то способы обращения с этими собаками: приманивание. Взять с собой мяса, допустим, кости какие-то, им бросить и пройти.

А.М.: Да, очень хорошо ты напомнил “бросить кость”. Помнишь, мы еще раньше любили метафору “место, где собака зарыла свою кость”, это Гегелевское еще… А здесь получается так, что они там в центре что-то охраняют. Ну что они там могут охранять? Кости какие-нибудь туда натаскали… А если мы, допустим, возьмем и еще бросим им куски мяса- даже лучше, чем кости- и их отвлечем? И пройдем тогда к тому месту, которое они защищают, где у них старые кости, и пересечем это место. Они будут в это время заниматься новыми костями, которые мы им бросили. Сто же тогда получается с нашей метафорой “место, где собака зарыла кость”? Оно будет в новом месте, видимо, там, где мы им бросили?

Ю.Л.: Нет, оно исчезнет и сменится какими-то другими метафорами. Ведь эта ситуация такая же, как та, что я описал в самом начале- где мы сидим в разных углах комнаты и не можем перейти ее. Мы сидим в одном углу и смотрим на копошения в других углах. Из-за мглы и расстояния мы не видим точно, что там происходит. То кажется, что человек там сидит, а то- какая-то мышка или зайчик скакнули, или, может, картинку нам показывают. И, естественно, поначалу такое нечеткое разглядывание кажется интересным, но потом оно надоедает и становится дискомфортным, надоедают аберрации зрения и в этом копошении перестаешь чувствовать что-либо интересное. Значит, надо встать из одного угла, пройти через центр комнаты и посмотреть…

А.М.: И, наконец, выяснить, что там.

Ю.Л.: Но выяснять-то особо и нечего. Ничего такого интересного там не происходит.

А.М.: Там то же самое, но сам проход…

Ю.Л.: Да, мы избавились бы от этого фантазма раздробленности, но проход защищают собаки.

А.М.: Да, проход и эту дорожку. То есть мыслеформа “дорожки”, пластика “дорожки” еще достаточно актуальны, поскольку мы не можем пройти этих желтых собак в заповедной дубраве.

Ю.Л.: И если перевести всю эту метафорику на язык конкретности, то непонятно, что могло бы быть тем мясом или костями, которые нужно бросить собакам, чтобы пройти.

А.М.: Можно посмотреть двояко на эту вещь. Просто проход через заповедную дубраву интересен сам по себе.

Ю.Л.: Но так просто он невозможен.

А.М.: Почему? Если действительно купить в “Кулинарии” несколько кусков мяса и постараться их приманить.

Ю.Л.: Но это в метафоре, а не в реальности.

А.М.: Нет, не в метафоре, а именно в реальности.

Ю.Л.: А в реальности купить в “Кулинарии” кусок мяса и, пролетая между Москвой и Дюссельдорфом… Вот вы на самолете полетите?

А.М.: Бросить это мясо?

Ю.Л.: Такой странный жест: купить в “Кулинарии” кусок мяса и, когда будете лететь в самолете, пойти в туалет и спустить его.

А.М.: По-моему, кал и моча- они в специальный бачок там собираются, в воздух не выбрасываются.

Ю.Л.: По-моему, выбрасываются, через шлюз.

А.М.: Не уверен. Но у меня есть подозрение, что эти “желтые собаки”- это не ситуация “восток-запад”, а вообще какая-то особая ситуация. Это ментальное пространство лежит вне оппозиции “восток-запад”.

Ю.Л.: Но мы тоже никогда не находились в оппозиции “восток-запад”. Наша оппозиция- это оппозиция замкнутости, замкнутого круга, в котором мы находились, и нынешней раздробленности этого круга, смена таких ясных интересных фантазмов невнятным и скучноватым копошением. мы должны просто пройти по этой дорожке- тем самым сняв момент раздробленности. Он останется как таковой, но останется в реальности. Как синдром, возбуждающий нашу ностальгию, он будет снят. Но как осуществить этот проход, как снять синдромы “все кончено”, “распад круга”, которые постоянно крутятся у нас в голове? На каком-то другом уровне, допустим, это фонит на семинарах, которые устраивает Иосиф. Вобщем, это прокручивается всюду и везде как лейтмотив. И как его снять? Это непонятно.

А.М.: Но, с другой стороны, это чисто эмоциональное отношение. Ведь эта заповедная дубрава, этот забор в виде пентакля построены тоже как какой-то круг, и в центре лес растет, и в центре бегают эти желтые собаки, которые никого не пускают в центр. Никакого распада нет. Есть эта ограда, есть лес, есть эти собаки, и я не вижу, честно говоря, никакого распада. Если мы проведем трансгрессию нашего круга на пластику этой заповедной дубравы, то она стоит себе и стоит, и никакого распада нет.

Ю.Л.: Не совсем так. Допустим, вы гуляете там с Панитковым и вдруг услышали среди деревьев, скажем, голос Кабакова. Интересно же подойти посмотреть: что там Кабаков делает и как он вообще туда попал.

А.М.: Несмотря ни на что, в этой заповедной дубраве не возникает интонации гуляния. Вокруг можно гулять, даже в этой буферной зоне- там можно прогуливаться по дорожкам. А в самой заповедной дубраве, когда ты туда залез внутрь, то ты там уже не гуляешь, ты что-то высматриваешь.

Ю.Л.: И никак не можешь высмотреть.

А.М.: Более того, зная, что это такое, что это просто окруженный оградой пустой лес и больше ничего, ты подсознательно понимаешь, что, если ты там что-то высмотришь, какую-то будочку там увидишь, то это будет чудовищное разочарование. С другой стороны, желание что-то увидеть, подсмотреть все время сохраняется, поэтому простого гуляния там нет.

Ю.Л.: Совершенно верно. Там есть процесс высматривания, от которого рябит в глазах. Высматривания непонятно чего.

А.М.: Высматривания непонятно чего, и ты точно знаешь, что если ты там что-то увидишь, это абсолютно все уничтожит.

Ю.Л.: Можно воспринимать это как комфортную ситуацию и просто сидеть в углу.

А.М.: Да, в эстетическом отношении заповедная дубрава- это самая комфортная ситуация, которая может быть. Там наличествует все. Эти центральные желтые собаки одновременно выполняют три функции: это и художники, и критики, и зрители.

Ю.Л.: Но это правильные художники, правильные критики, правильные зрители. Не мы, вобщем.

А.М.: Более того, может быть они имеют еще и четвертую функцию. Это коллекционеры типа Людвига или магистрат. То есть там настолько все полноценно, в этой заповедной дубраве, настолько убедительно и сознание настолько пребывает в этой эстетической приподнятости, что лучшую инсталляцию, лучшее пространство трудно найти.

Ю.Л.: И время от времени эти желтые собаки зазывают к себе кого-нибудь избранного, проскочившего центр, построить там для них будку или памятник, типа того, что Кабаков спроектировал в Орли.

 

(…)