Эрик Булатов. Об акции «М»: Осенний день.

Раз уж так получилось, что я пытаюсь описать событие не сразу после того, как оно произошло, а более чем через полгода, то, мне кажется, имеет смысл описывать его так, как оно мне помнится сейчас. Вернее, как отсюда мне помнится и видится то, что я видел и ощущал в этот день.

Конечно, память, наверняка, многое подменила, а многого я и вовсе не помню. Честно говоря, я даже не помню, как называлась эта акция. Конечно, было бы нетрудно справиться, тем более, что красиво оформленную программу акции я храню, и посмотреть в нее совсем не сложно, но если уж писать только то, что помнится, то нечего соотноситься с тем, что было на самом деле и стараться приукрасить свою память, даже если она никуда не годится.

Помню, утром был сильный туман. Настолько, что невозможно было понять, туман это или пасмурный день. Солнце было уже высоко, и клочья тумана казались дождевыми тучами, из которых вот-вот пойдет дождь.

Мы с Наташей даже сомневались, ехать ли. Но решились, и пока добрались на такси до Савеловского вокзала, облака, вернее, клочья тумана рассеялись, и день оказался ясным, солнечным и совершенно безоблачным.

На вокзале было уже много своих. Многих я давно не видел, и было приятно повидать всех вместе.

В поезде народа было немного, все сидели, и за разговором дорога прошла незаметно. Автобус тоже как-то ничего, и вот мы в осенней рощице, а затем на краю поля. Того самого, знакомого поля, но только с другой стороны.

Отсюда поле уходило немного вверх. По ту сторону был виден лес, к которому вела через поле узкая тропинка. Мы были как бы в низинке, и здесь кучами лежала скошенная трава, образуя подобие стожков, на которые сразу захотелось повалиться, что и было проделано многими.

Все пространство было затянуто теплым мягким светом, и на душе становилось так же, как будто этот свет наполнял не только все снаружи, но и внутри.

Казалось, что в этот день все получится, и, конечно, совершенно не было ожидания подвоха, возможной опасности или даже неприятности. Ясно было, что может произойти только то, что свойственно этому дню.

Андрей как всегда руководил организационными делами, но я не вникал в это совершенно.

Далеко в поле на фоне леса был виден какой-то фиолетовый предмет. Андрей сказал, что надо дойти по тропке до этого фиолетового, а там будет ясно, что делать дальше.

Не помню, кто пошел первым, но помню, что в куче сена в этот момент что-то жутко затрещало, как помехи в радиоприемнике, а Панитков стал к нам спиной, расстегнул пиджак и раскрыл его на груди, явно показывая что-то ушедшему. Я еще тогда подумал, что, когда придет моя очередь идти, надо будет обернуться и посмотреть, что он показывает.

Но когда мы с Наташей пошли по тропке, я как-то сразу обо всем позабыл. Сначала я был сосредоточен на самом движении, потому что, честно говоря, опасался, что мне с моими ногами идти будет трудно, но опасения оказались напрасными: идти было легко. Треск сзади скоро сменился великолепной осенней тишиной, и в результате возникло чудесное чувство легкости. Даже не ожидания чего-то приятного, вроде бы и ожидать ничего было не нужно, просто было хорошо.

Когда мы дошли до фиолетового предмета, это оказался стол, накрытый чем-то фиолетовым, (бумагой, что ли?). На столе оказались инструкция, бинокль и дудка. (Еще была красиво оформленная программа акции, но я прочитал ее только потом). В бинокль надо было посмотреть назад, на оставшихся, что я и сделал, с удовольствием узнавая знакомые лица, и опять не вспомнил о том, что хотел посмотреть на Паниткова.

В дудочку (а, может быть, это была вовсе не дудочка, я уже не помню) надо было подудеть и идти на звук. Не совсем было ясно, что это значит, но совершенно было ясно, что то, во что надо дудеть, не задудит. И вдруг задудела, а дальше произошло нечто такое необыкновенное, что оказалась она действительно волшебной дудочкой.

Дело в том, что этот стол был значительно ближе к лесу, к тому лесу, который был впереди, чем к концу, который остался сзади. И вот из ближнего леса, вернее, из кустов, которые были еще ближе леса, с которых лес только начинался, в ответ на мою дуделку раздался звук, и не какой-нибудь ущербный, а настоящий полный звук, золотой звук трубы. Это одно было совершенно неожиданно и почти чудесно. Идти на этот звук было так естественно, что просто нельзя было не идти, и то, что так и было предписано, тоже было естественно, потому что мы оказались в сказочном пространстве: в чистом поле камень, на нем надпись, правда, не страшная, а как бы напутствие доброго волшебника в конце, когда герой уже на правильном пути: сначала увидишь то, потом это, а потом и счастье найдешь.

Самое удивительное- это абсолютно ясное, мгновенно возникшее ощущение того, что звук этот все время был внутри этого дня, а в этот момент, в высшей точке этого дня, он, благодаря моей дудочке, просто проявился, проступил в это пространство, стал слышен.

"Замер, кажется, в зените

Чей-то голос, долгий звук".

Именно этот звук наполнял весь день. А дальше все пошло действительно как в сказке.

Надо сказать, что за шорохом листьев было все же не совсем ясно, что это за музыка звучит: играет ли музыкант или звучит магнитофонная запись. Мы решили, что наверное, запись. Жалко, конечно, но тоже хорошо.

И вдруг из кустов навстречу нам вышел настоящий живой человек с бородой, волосами до плеч и с той самой золотой трубой. Совершенный персонаж этой осенней сказки: кажется, в его золотых волосах запутались осенние листья. Он был очень приветлив, а я, должен сказать, был просто до слез счастлив этой встрече.

Он сказал, что мы должны идти дальше по тропке в лес, а там услышим и поймем.

Действительно, как только мы вступили в березовую рощу, заиграла скрипка. Когда проходил ветер, она затихала, а потом возникала снова. Это было очень красиво и опять очень естественно, как будто так и должно быть, а иначе нельзя.

Потом сквозь листву впереди что-то заблестело, стали возникать лица, фигуры, и мы оказались на поляне, где сидели и ходили знакомые люди, свои, висел большой серебряный шар, над ним крылья, наподобие авиационного символа, а из этого шара (потом оказалось, что это не совсем так, но тогда я не сомневался, что именно из шара) раздался жуткий треск, такой же, как тот когда мы уходили от таких же людей с противоположной стороны поля.

Для меня это явно был звук радиопомех, глушилок, в общем, каша, радиокаша или просто человеческая социальная каша, то, чем как бы обмотано сознание современного человека.

В то же время ветер доносил звуки скрипки, и одно другому как-то мешало, уж очень это были разные вещи: вот осенний день во всей своей полноте, а это мы, люди в этом дне.

Таков был для меня сюжет этого дня. Дальнейшее имело значение эпилога, где сообщается, что было с действующими лицами потом, или, точнее, сносками, комментариями к сюжету, который закончился здесь.

Потом оказалось, что я многое упустил, а многого не понял, но мне было вполне достаточно, мне в общем-то больше ничего и не нужно было.

Я впервые увидел, что сам день может стать произведением искусства. Для меня это было неожиданно и невероятно. И я бы никогда в это не поверил, если бы сам не был участником и очевидцем.

О чем и свидетельствую.

Май 1984 г.