Фрагмент стенограммы обсуждения «Партитуры»
(По техническим причинам сохранилось только два высказывания - И. Наховой и И. Кабакова)

И. НАХОВА:  У меня сложилось впечатление, было такое ощущение, что эта партитура для пребывания в каком-то вынужденном месте. Вот мне как все это представляется. Предположим, я покупаю себе билет до Киева, сажусь в поезд и еду в купе. То есть это партитура для пребывания в каком-то пространстве. Поезд для меня - это пространство вынужденное. Я там могу сосредоточить внимание на одном, на другом, могу вообще лечь спать. Но в принципе я окружена четырьмя замкнутыми стенами, за окном что-то мелькает, колеса стучат, соседи разговаривают, A.М. с Ромашко переговариваются. То есть это воссоздание партитуры для какого-то другого пространства - с визуальными, слуховыми и вообще вынужденными обстоятельствами. И от наших возможностей эстетизировать обстановку, в какой мы находимся, и  выстраивается вещь - так или иначе. То есть здесь все так построено, на такой грани, что можно и туда, в сторону бытового, необязательного уйти в восприятии, и сюда, в сторону эстетизации.

И. КАБАКОВ:  Я получил двойное удовольствие от того, что показывали. Было ужасно приятно. И эту приятность как-то подкрепил мой сосед, Володя Сорокин, который мне приятно все рассказал, что это такое. И я с удовольствием сейчас рассказываю свое впечатление от разговора с Володей. На меня все это вместе - и работа, и разговор - произвело саторическое впечатление - полного, внезапного понимания. Речь идет о том, что вот уже какое-то особое, странное недомогание я почувствовал на акции "Бочка", где я должен был как бы войти в это положение, а автор ушел и вообще все было невозможно. И общее возмущение тогда состояло в том, что автор нарушил самый основной закон: если он позвал людей, так будь любезен, войди с ними в контакт. То есть экономия художественного действия, особенно когда ты его делаешь с другими - это как бы перетекание из пустого в порожнее. Из одного сообщения в другое. Все они являются участниками какого-то единого художественного акта, соединяются в нем и, получив такой замечательный результат, как бы испытывают художественный аффект, катарсис, что угодно. Как в консерватории, в кино и т.д. То есть это две единые переливающиеся системы: автор и желающий услышать зритель соединяются и в этот момент на них как бы что-то такое почиет как бы "сверху".

Здесь же ничего такого не происходило. И Сорокин рассказал такую историю, которая мне кажется совершенно замечательной. Дело в том, что в этой ситуации - схождения автора и зрителя - для общего художественного впечатления предполагается некий барьер, ну, как на дуэли, вот они сходятся с двух сторон до этого барьера. И этот барьер мыслится существующим изначально. И вот когда они сходятся, барьер как бы перестает существовать. Но барьерность до этого предполагается. Задача этих двух компонентов - автора и зрителя - преодолеть барьер, который стоит между ними. Автор надеется, что он может пройти к зрителю, а зритель надеется, что автор к нему пройдет. Конечно, приоритеты в таком случае всегда за зрителем, который не собирается особенно двигаться. Сам автор подползает к зрителю, делает какие-то огромные усилия и в конце концов барьер уничтожается. В этой работе, в "Партитуре"  барьер мыслится радикально новым образом - он не только не должен быть преодолен, а наоборот, изначально мыслится как Берлинская стена. То есть он есть изначальная данность, которая не должна быть и не может быть преодолена. Раз это так, то тогда законно встает вопрос: ведь художественного произведения не получается?  Раз художник не хочет преодолевать этот барьер. Это так было и на "Бочке": КД хотели что-то сделать для меня, я старался к ним, у них этот номер не получился и поэтому они плохие люди. A здесь вот, по объяснению Володи Сорокина, фокус состоит в следующем. Вот это движение - навстречу друг другу - это движение и есть произведение искусства, здесь движение существует. Но идет оно таким образом. Барьер признается изначально существующим, а само движение, разворачивание, происходит в обратном направлении: вдаль от зрителя, спиной к нему. Вот это самое интересное, т.е. то, что в присутствии зрителя сам художник двигается от барьера вдаль, описывая - сам для себя прежде всего - огромные какие-то пространства: ударяет там палкой по дереву, присаживается, бормочет, или вообще сидит молча. То есть он ведет себя при зрителе самым, так сказать, презрительным образом. По старой эстетике такое поведение является не только художественной неудачей, но просто преступным актом.

Но в чем, мне кажется, радикальность, новизна, победа и важнейшее решение того, что было сегодня. И это, кстати, объясняет и "Бочку". Это то, что зритель - поскольку это все делается публично, при зрителе - зритель включает в себя признание этого барьера. Признание барьера, который не должен быть преодолен. Это как бы публичное одиночество, которое демонстрируется публично в своих разворачивающихся пространствах. Это предоставляет огромные возможности. Может быть, сегодня впервые я, при помощи Сорокина, столкнулся с гигантскими возможностями такого характера. В признании этой вот Берлинской стены, ее непреодолимости и понимании того, что многие художественные акции возможны именно в присутствии зрителей без преодоления этой стены. И этот фокус здесь очень существенный. Совершенно по-новому выступает работа. Таким образом, вся эта машинерия - текст, слайды, музыка, – оказывается сделана не для того, чтобы меня перетащить через стену, а наоборот, они и есть та стена. Вот этот весь текст "Партитуры" - это есть абсолютный бред, это есть та самая ширма, в которую дурак-зритель ломится как сквозь стену, а ведь там никого нет и никто с той стороны его не ждет. Это фикция. С той стороны никто этот текст не писал. Любопытно, что это не только не обескураживает, а оставляет чрезвычайно освободительное впечатление и переживание. Вот, оказывается, какая прелесть, не надо встречаться с КД и вообще с любым художником. Нет этого: вот он что-то хотел сказать, а я понять, – и все будет хорошо... А тут совершенно не обязательно смотреть на эти железные дороги, нет никаких настроений одиночества, самоубийства и вообще все хорошо.

Любопытно, что с этого момента все акции, которые в других видах искусства являются мостами, посредниками, в этой ситуации являются только самой ширмой, которая отгораживает и освобождает.