Ю. Лейдерман

ФИОЛЕТОВАЯ РАНКА

( Рассказ об акции “Лозунг-90”)

​

Лягушата на улице Тошноты проходят туда и сюда только через сияющую

фронтальность вокзала- поистине ВОКзала: “зала высших оценочных категорий”, а дальше перед ними разверзаются только поблескивающие “пути”, бесконечно

сворачивающиеся в области “центра, загнутого к краям”.

Ю.Лейдерман, П.Пепперштейн. “Текст во время

легкого прозрачного тумана, изумительно

просвеченного лучами утреннего солнца”.

 

 

Я поехал выполнять эту акцию вечером, часов около 10, 14 августа. На станции “Каширская” передо мной встала некоторая дилемма, поскольку станций этих оказалось две. По одной из них, на которую я попал прежде, поезда следуют только в одном направлении- к Каховской или Красногрвардейской, противоположный путь для посадки закрыт. В этом павильоне было как-то сумрачно и тревожно и я поспешил перейти по переходй на другую станцию. Здесь, напротив, все было ярко освещено, из подходивших поездов время от времени довольно густо вываливал народ, и вообще присутствовал хорошо известный привкус коллективной оргии, стойко ассоциирующийся у нас именно с метрополитеном. Следует сказать еще, что на этой второй Каширской, как и на площади Ногина, поезда по обеим сторонам платформы движутся в одинаковых направлениях- к Речному вокзалу, прибывая с одной стороны с Красногвардейской и с другой- с Каховской. На этой станции я и решил выставить “лозунг”. Но возник и другой вопрос- на стенах перронов здесь, как и везде, имелись надписи двух типов: просто слово КАШИРСКАЯ или это же слово, а под ним состоящая из табличек схема станций всей линии со списками пересадок. Последний ассамбляж показался мне более полновесным, и таким образом место установки “лозунга” оказалось посреди перрона, рядом с переходом. Я раскрыл “лозунг”, прислонил его к колонне и принялся фотографировать. По сравнению с сияющим оригиналом он выглядел достаточно жалко: маленький (раз в пять меньше), темный, с каким-то неестественным фиолетовым колоритом, стоящий наклонно и как-то безысходно по-дилетантски. Вдобавок, сфотографировать его можно было только под очень острым углом, иначе я рисковал просто свалиться с перрона. Кстати, может быть именно эта невозможность фронтального фотографирования “с места” связывает данную вещь с другими акциями “КД”, например, с акцийей “КИЗЕВАЛЬТЕРУ”. Правда, здесь такая невозможность развертывается не на поле, а в скукоженном согласованностью пространстве.

Пока я ставил лозунг, пока возился с фотоаппаратом, прошло минут десять. За это время, естественно, несколько раз приходили поезда, появлялись люди, но никто из них, ни один человек не обратил внимания на “лозунг”. Только какая-то полупьяная женщина, оказавшаяся как раз его первой зрительницей, остановилась на секунду, развела руками, издала какое-то междометие и пошла дальше. Все остальные фиксировали для себя “лозунг” только как некую протяженность- они аккуратно обходили его, кое-кто специально отклонялся, чтобы не задеть края, но не более этого. Закончив фотографирование с перрона, я сел в подошедший поезд и посмотрел на “лозунг” из проема дверей. Прямо передо мной была подтверждающая надпись КАШИРСКАЯ, но в силу своей тусклости и сравнительной мизерности способная подтвердить лишь бесконечное сворачивание маршрута. С таким же успехом, пожалуй, слово “Каширская” можно было написать и на бумажке, и потом прикрепить ее к колонне. Маленькая фиолетовая подтверждающая дырочка удвоения на поблескивающем пути, которая, не успев даже толком возникнуть в сиянии станции, тут же зарастает, излечивается этим сиянием. Маленькая, безнадежно затягивающаяся ранка, уже сразу поблескивающая молодой бледнофиолетовой кожицей.

Вообще, метро, очевидно, провоцирует на заведомо неудачные и потому столь милые нам попытки нарушения его согласованного безумия, на работы, фиксирующие выпадающий из стиля, непопадающий в такт жест, как эстетическую возможность. И в этом смысле здесь не важны какие-то структурные соотношения, пластическая проработанность и т.п. Все равно “загибающийся к краям центр” поменяет их знак на противоположный. Важны как раз наоборот, степени асинхронности, невписываемости, находящиеся не так уж далеко от “степеней глупости”. Можно, например, развернуть под носом мчащихся поездов нечитаемый “лозунг” (Действительно, можно с успехом или, точнее, с равным неуспехом, рассуждать о восприятии этого “лозунга” не только выходящими людьми, но и проносящимися поездамии, молчащими стенами, слаженными схемами или сияющими люстрами). Можно идти по переходу между Комсомольской-кольцевой и Комсомольской-радиальной, считая на ходу белые отпечатки трилобитов в мраморе облицовки. И если, скажем, число этих отпечатков окажется четным, поехать по кольцу до Курской, а если нечетным- то до Проспекта Мира. Можно вручать тем, кто окажется на Курской, маленькие пластелиновые пирамидки, а тем, кто окажется на Проспекте Мира- пластилиновые шарики, или еще что-нибудь. “Степень ненужности”, как та точка, откуда наблюдатель обозревает эстетическое, сменяется “степенью глупости”, или разница между этими степенями исчезает.

Как я уже сказал, я сел в подошедший поезд и проехал на один перегон ближе к центру- до Коломенской. Здесь я вышел и проехал обратно на одну станцию за Каширскую- до Варшавской. На Варшавской я снова вышел и поехал обратно к центру. Целью этих манипуляций было сфотографировать лозунг из окна проходящего поезда, как бы побывать на месте пассажира, вдруг получающего “жалкое подтверждение” маршрута. Но на станции уже “лозунга” не было. Я успел выскочить из поезда, несколько раз обежал весь павильон, но ничего не нашел. А ведь я покинул “лозунг” всего десятью минутами ранее и, вдобавок, при мне никто вообще не обращел на него внимания. Возникло такое чувство, что “фиолетовая ранка” существовала кое-как лишь пока я крутился возле нее, в сознании посторонних, возможно, ее и тогда не было. Любая “глупость” тяготеет к иллюзорности, и различия между ними сохраняют свою силу лишь для нас, совершивших эту “глупость” и стоящих неподалеку от места нарушения. Но стоит отойти хотя бы на десять минут, как наша очередь за “нарушениями” оказывается утерянной, “детские глупости” сменяются какой-нибудь “нормальной игрой”, белые отпечатки трилобитов теряются в мраморе. Я еще раз обошел всю платформу, вновь убедился, что никаких следов “лозунга” нет, опять сел на подошедший поезд и уехал домой.

Если говорить о всей вещи в целом, то для меня как раз она подтверждает курс на спокойные безнадежные перемещения в пространстве за отработанными приемами и отрефлектированными отождествлениями, причем на таком интервале, с которого все эти приемы и отождествления теряют свою дробность и свертываются в один шуршащий комок. А рядом с ним, под влиянием его шуршания возникают новые “комки”, среди которых “ком глупостей” появляется одним из первых. Вслед за ним можно разглядеть “комки” “раздражения”, “исчезновения” и т.д. Эти падающие к нам состояния можно именовать по-разному: “комками”, “ранками”, “чемоданами”, “крысами” и т.д., важно то, что нам предстоит уже двигаться не внутри них и даже не между ними, а за ними. То есть, “чемоданы” и “ранки” будут вести нас за собой, будут сами подсчитывать “чет” и “нечет”, сами выбирать маршрут. Кстати, в выборе маршрутов можно вполне на них положиться: все будет по-туристски интересным, хоть и открывающимся нам под острым, западающим углом зрения. Сияющей фронтальности мы видеть больше не будем. Может быть поэтому на фотографиях, сделанных на память, уже больше не будут разверзаться прекрасные заснеженные пейзажи. Не будет на них и аккуратно зафиксированных объектов, снятых с точно выверенной дистанции. Наоборот, получаемые фотографии будут низкого качества, темные, с какими-то непонятно откуда взявшимися пятнами и бликами. Но все же, разглядывая их, мы сможем вспомнить свой путь, вспомнить, к какому “чемодану”- к “глупости”, “раздражению”, “умилению” или чему-нибудь еще- мы были прибиты в тот или иной раз.