Иосиф Бакштейн. НАБЛЮДЕНИЯ

За двумя событиями (акциями) произошедшими в один день, но никак, кроме очередности и круга присутствоваших между собой не связанных.

Самое заметное событие этого дня для меня – это присутствие в моей машине двух американцев – брата и сестры – ливанско-афганского происхождения, имевших как я потом понял внешность лиц кавказской национальности. Имена я их сейчас уже забыл, впрочем имя брата я и не запомнил с самого начала. Но имя сестры, если напрячся я еще могу вспомнить, просто сейчас уже ночь когда я все это пишу и нет сил напрягаться. Хотя она мне понравилась и если я окажусь в Нью Йорке обязательно ей позвоню.

Найти ее я смогу легко, потому что она работает – или по крайней мере тогда работала в галерее Exit Art, адрес которой я до сих пор

помню – 548 Broadway.

Мы ехали с ними по шоссе Энтузиастов торопясь найти Золотую улицу, на которой должна была состояться вторая акция, и вдруг меня остановила милиция, хотя ничего не рарушил. Езжу я обычно очень неаккуратно и к милицейскому вниманию привык, оно меня не пугает. Не пугает видимо потому, что я детстве внимател но читал «Дядю Степу» и до сих пор неосознанно отношусь к милиции с доверием, которое кстати сказать меня никогда не обманывало – милиционеры мне никогда не делали зла, а если и брали деньги, то всегда как-то застенчиво.

Однажды такой застенчивый милиционер остановив меня за какое-то чудовищное нарушение – это случилось на площади Рижского Вокзала – и пригласив меня в свой «стакан» – это такая гаишная стеклянная будка – сказал мне торжественно, что отпустит меня с миром, если я вспомню с какой фразы начинается роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», поскольку эта фраза имеет отношение к уличному движению. Я сосредоточился и торжественно произнес: «Пешеходов надо любить…».

Так вот, на шоссе Энтузиастов меня останавливают. Я по обыкновению выхожу из машины и подхожу к постовым с привычным подобострастным выражением, протягиваю документы и, наученный еще Кабаковым (в те годы надо сказать опытным водителем) произношу – «Виноват, товарищ лейтенант».

Тот, хмуро смотрит на меня, потом – очень внимательно - на машину, точнее, на тех, кто внутри машины и настороженно спрашивает, заглядывая как в шпаргалку в мои права: «Иосиф Маркович, кто находится в принадлежащей вам машине». Я оборачиваюсь, смотрю на свою «Ниву» и понимаю, что привлекло внимание мента – на переднем сидении моя американка ливанско-афганского происхождения и , соответственно, ближневосточной (читай кавказской) внешности. Мент просто проявляет бдительность. Вспоминая рассказы о том, что чеченцы, живущие в Москве, выходя на улицу зашивают все карманы, чтобы при проверке документов и последующем личном досмотре менты не положили им в карман наркотики или (!) даже оружие, - я уверенным голосом отвечаю : «Друзья». Мент удовлетворенный ответом и честным взглядом моих почти голубых глаз, отпускает меня.

Едем на Золотую улицу.

Приезжаем. Я довольно хорошо знаю Москву, но мой родной город имеет ту особенность, что в нем существуют огромные районы, в которых ты никогда не бывал и уже не будешь. В этом смысле Москва это город вечного Будущего – в смысле будущих возможностей где-то еще побывать, совершать путешествия как бы не двигаясь, не выезжая за известные тебе границы. Но Москва и город вечного Прошлого, потому, что эти путешествия совершаются в пространстве памяти – мы уверены в том, что уже были в этих местах – силуэты домов подозрительно знакомы - , хотя там никогда не были, просто забыли и теперь неудачно пытаемся о них вспомнить.

Таким воспоминанием было для меня - Золотая улица. Ты попадаешь на эту улицу как бы из другого измерения – слишком отличается ее ландшафт от всего, что нам знакомо в Москве.

Это какой-то фантастический пейзаж, который вполне мог бы быть использован для американского боевика, для сьемки тех сцен, где конфликтующие банды выясняют отношения на пустынных дорогах промышленных зон и пространствах заводских цехов. Но сооружения, расположенные вдоль Золотой улице, в качестве фона таких боев выглядели бы слишком вычурно, не реалистично в американском фильме, которые, как известно отличаются своим умением очень точно воспроизводить узнаваемые бытовые обстоятельства. Золотая улица похожа на незнакомую планету, а величественные подобия ее заводских цехов на кладбище космических кораблей, на останки жертв метафизических звездных войн.

В этом смысле оказавшись впервые на Западе в конце 80-х я понял, что мои впечатления о западной жизни заимствованные из западных фильмов оказались на редкость соответствующими действительности – и в смысле того как выглядят городские ансамбли и в смысле человеческих отношений – «гуманных, цивилизованных» – на нашем зверском советском фоне.

Одновременно выяснилось, что наша советская уникальность – и историческая и политическая и культурная – была, как выясняется нами сильно преувеличена. Даже наша знаменитая столовская еда образца середины 70-х – сардельки с гречневой кашей и какао из чайника на завтрак, не говоря уже о «компоте на третье» - благополучно существовали где-то в Британии в потомках «работных домов», во всех больницах, тюрьмах и университетах, главное в этом гастрономическом подходе, чтобы в меню не было ничего свежего.