О. Саркисян. Рассказ об акции «14 : 07 – 15 : 13»

Я вспомнила об акции КД, которая проходила в апреле 2003 года, совершенно в неожиданном контексте 25 мая. Несколько дней я посвятила изучению японских садов. Читая книги, я натолкнулась на добуддийские японские легенды. В связи с хаэйскими аристократами, которые, поступая в соответствии с легендой о божестве земли Идзумо, как и оно, решили увеличить пределы своей маленькой страны, притянув за веревку другие территории. В другой книге описывались так же древние культы камней, которые японцы обвязывали веревками. Я вспомнила веревку, которую мы привязали к часам (они были распяты среди елок в том месте, где в 1997 году были закопаны 13 книг, акция «Библиотека») и потом, обвязывая вокруг стволов деревьев эту веревку, прошли, таким образом, сквозь лес на поляну. Устроено все было очень удобно. Веревка была намотана на большую катушку, сквозь которую продели специально изготовленный Игорем Макаревичем железный стержень. Поэтому она довольно легко разматывалась. Шли мы довольно быстро. Больше затруднений вызывала мягкая, пропитанная талой водой лесная почва. Каблуки неизбежно проваливались в прошлогоднюю листву, и нежная грязь липла на обувь. На поляне мы закрепили на этой веревке другие часы. Лена Елагина и Коля Панитков отправились с веревкой в поле. Они ушли довольно далеко, когда Андрей Монастырский, который, как и все остальные остался на опушке леса, стал кричать им (и все многоголосьем его поддержали), чтобы они возвращались. Потом веревку разрезали и раздали всем участникам по отрезку. Вместе со странными ламинированными фотографиями, похожими на документацию наскальных рисунков. Всмотревшись в них можно было обнаружить в одной (аэрофотосъемка во льдах) - треугольник из кораблей связанных веревками, на другой (просто старая фотография) – люди на льдинах протягивают веревки.

Моя странная находка, то есть легенда про Идзумо, неожиданно заставила меня по-новому взглянуть на акцию КД. Я вспомнила коллекцию фильмов (11 серий) Андрея Монастырского про слепого японского самурая и подумала, что это все неспроста, то есть вовсе не простое совпадение.

До этого момента акция ассоциировалась у меня исключительно с абстракционистской философией Хайдеггера о времени и пространстве. Собственно постскриптум акции намекал именно на такое прочтение события. На обратном пути, когда все участники акции фотографировались, найдя на просеке, где ничего не понимающие рабочие ремонтировали линию электрических проводов, фотографию Хайдеггера, растянутую на веревках между берез. Собственно я даже пыталась читать «Время и бытие», отрывок из которой дважды прозвучал во время акции. Первый раз в лесной трущобе (никто тогда его не слышал, потому что, оставив магнитофон включенным висеть на веревках, мы все влекомые Монастырским, шли на опушку), второй раз он прокрутил эту запись уже у дороги, когда мы рассаживались по машинам (тогда еще кто-то, кажется Панитков, оставил свои грязные ботинки на обочине).

В философии Хайдеггера я ничего не понимаю. В его вывернутом понимании пространства происходит метаморфоза знания, которое превращается в метафору.

Так же, по аналогии наше движение сквозь лес по веревке соотносилось с героической работой полярников, устанавливающих радиоточку на северном полюсе, кажется до второй мировой войны. В каком то смысле мы ведь тоже были затерявшимся в пространстве и времени осколком цивилизации. Когда Андрей Монастырский оставил нас стоять среди берез вокруг магнитофона, из которого звучали воспоминания одного из участников полярной экспедиции Кренкеля, я очень живо представила себе одинокую среди льдов стоянку, на которой вместо традиционного огня - очага поддерживался радио эфир. И весь пафос трансцендентного, который возникал, когда мы слушали отчет Кренкеля о приеме и отправки сообщений на далекой радиоточке, концентрировался в точке растяжки магнитофона, вокруг которого мы и стояли.

Для меня продолжает оставаться загадкой то пространство внутри скульптуры, которой Хайдеггер заполняет мифом, но очень понятна стратегия Идзумо.